Наш аул расположен неподалеку от Хунзахской крепости. Раньше мои односельчане ходили в Хунзах пешком и с неодобрением косились на ленивцев, терпеливо ожидающих автобус. Теперь же, напротив, с искренним недоумением поглядывают на редких пешеходов.
Утром того дня, о котором я собираюсь рассказать, мой дед отправился в Хунзах пешком. Но из проносившихся мимо машин на него оглядывались с восхищением. Дело в том, что дед не просто шел пешком, а гнал овец на хунзахский базар. И качество его товара было таким, что машины уступали неторопливой отаре большую часть дороги.
Шествие деда было недолгим. До Хунзаха действительно рукой подать. И когда дед явился к месту назначения, его уже ждала изнывающая от нетерпения толпа. Возможные покупатели, привыкшие обдумывать покупку, были решительно оттеснены знатоками, не собиравшимися ничего покупать. Причем чем меньше было у кого-то желания раскошелиться, тем яростнее он спорил, доказывая превосходство шашлыка из ляжки черного барана с лихо закрученными рогами над хинкалом из грудинки белого барана, с менее крутым изгибом главного бараньего отличия. Достигнув кинжальной остроты, споры, будто по роговой спирали, легко перемещались обратно и разгорались вновь уже на предмет классификации курдюков. Когда же спор вновь возвращался к рогам, оказывалось, что взгляды спорящих претерпели радикальное изменение: те, кто был за крутизну, теперь восхваляли пологость, и наоборот. Человеку непосвященному могло даже показаться, что первая партия баранов уже куплена и съедена и настал черед следующей жертвы утонченного диспута. Впрочем, такая затяжка процедуры считалась не солидной, и уважающий себя хозяин принимался с этого момента за настоящий торг, который оказывался значительно короче увлекательной прелюдии.
Завернув выручку в обрывок газеты и сунув сверток в просторный карман галифе, дед собрался было отправиться домой. Но тут его взгляд привлек проезжавший мимо грузовик. Вернее, не сам грузовик, ничем не отличавшийся от других, а содержимое его кузова. Там, над грудой разных ящиков, царственно возвышалось пианино. Инструмент был в дорожной пыли, но там, где остались следы чьих-то рук, он завораживающе сверкал.
Не подумайте, что мой дедушка учился в консерватории. Он с грехом пополам умел стучать на барабане. Но в горах играют все и на всех издающих звук предметах — от крышки стула до собственного живота, надуваемого особым образом. Но, даже не умея отличить контрабас от саксофона, дед все же не удовлетворился наблюдением и предпринял энергичное преследование грузовика. Так быстро ему не приходилось бегать даже за отбившейся овцой под сладостное завывание голодного волка. Дед торопился, подстегивая себя, как плетью, загадочным заклинанием: "Черный! Блестящий! Звучащий!”
Пока продолжается преследование, расскажу, почему оно было предпринято. Причиной погони был я.
Пианино я ненавидел. Во-первых, потому, что никак не мог взять в толк, чем оно отличается от фортепиано, а если чем-то и отличается, то отчего фортепианную музыку исполняют пианисты? А во-вторых... В один вовсе не прекрасный день, отец вернулся со службы с новыми погонами повышенного качества. Предчувствуя выгоды подполковничьей жизни перед майорской, он пребывал в прекрасном расположении духа и решил отметить это долгожданное событие как-нибудь по-особенному. Ящика коньяка, мандолины и веселых друзей оказалось недостаточно. Вечером, проводив гостей, он ласково скрутил мне ухо и пообещал: "Я тебе пианино куплю”.
На следующий день отец принялся воплощать свое обещание в жизнь: мне была вручена черная музыкальная папка с ручками из блестящих шнурков, "Сольфеджио” и увесистая "Школа игры на фортепиано”.
Поначалу я так обрадовался, будто это меня произвели в подполковники, и не из майора, а из рядовых. Но вскоре горько пожалел, потому что отец безжалостно вытряхнул из моих карманов альчики, лянгу и рогатку, постриг собственноручно "под чубчик” и отвел к строгой учительнице музыки.
Пару месяцев я прилежно изучал сольфеджио и приучал непослушные пальцы к деликатному постукиванию по нервным клавишам, силясь извлечь из них подобие музыки. Делал я это больше из любопытства и желания досадить старшему брату, который был обречен сопровождать меня на уроки в подвал офицерского клуба.
На третьем месяце обучения отец решил, что я достаточно преуспел в теории и действительно купил пианино "Терек”. Теперь каждый вечер "Терек” принимался бушевать. Бушевать громче и внушительнее одноименной горной реки, редко выходившей из берегов. Стихийно-музыкальные бедствия происходили вовсе не по причине моей неумелости, а в результате неожиданно обнаружившегося у отца умения играть на этом самом пианино! Прежде он играл только на мандолине и исключительно горские мелодии. Теперь же вечера посвящались, как мне казалось, классической музыке. На расспросы гостей о происхождении его неожиданных фортепианных способностей отец отвечал весьма неопределенно. Только изредка, будто сгоряча взятая лишняя нота, проскальзывала какая-то полузабытая немка, сумевшая, однако же, оставить за собой впечатляющий музыкальный шлейф. Уклоняясь от моих настырных просьб изобразить на нотном стане ноту "до” так, чтобы ее можно было отличить от "ре”, отец, тем не менее, очень скоро перенес на клавиатуру и свой мандолинный репертуар. С особым упоением он исполнял "Хасбулата”, при этом еще и пел, а сверх того умел оборачиваться к слушателям и прищелкивать пальцами, подчеркивая самые трогательные места трагического романса о старом гордом горце, снесшем голову молодой неверной жене.
На одном из таких музыкальных вечеров присутствовала приехавшая из аула бабушка. Она с восторгом разглядывала пианино, с замиранием сердца слушала наши с отцом выступления, а после радостно заключила: "Хорошая мебель! Сверкает, как зеркало, и музыку играть можно!”.
Хотя к тому времени я освободил брата от его мучительных обязанностей, окончательно забросив свое музыкальное образование, это не помешало бабушке долго гладить меня по головке, а затем повести в магазин и купить шоколадных конфет "Мокко”. Эти конфеты пользовались у бабушки особым уважением, потому что она искренне полагала, что "Мокко” — это просто неправильный перевод слова Мекка. Плохой перевод легко компенсировался отличными вкусовыми качествами. "Скушаешь сто грамм, — говорила она, — и будто в святых местах побывала”. Мне это было на руку: на "Мокко” бабушка не скупилась, и каждый раз, ожидая ее приезда, я думал только об одном — успеет она купить конфеты до обеденного перерыва в магазине или нет?
Но вернемся к деду. Сейчас он бескорыстно помогает разгружать грузовик во дворе магазина культтоваров, и у меня есть еще немного времени, чтобы сообщить о том, что произошло после того бабушкиного визита.
Бабушка была натура творческая. Даже коровьи лепешки, пришлепнутые ею на стену дома сушиться до превращения в кизяк, отличить мог каждый, а приезжий художник так ими вдохновился, что потом даже устроил выставку бабушкиных произведений. Так вот, вернувшись в горы, бабушка первым делом оповестила аул о моем музыкальном таланте и о том черном, блестящем, звучащем предмете мебели, на котором я свое дарование виртуозно демонстрирую.
Вам, конечно, уже понятно, куда я клоню. Да, дедушка мной необычайно гордился и решил купить пианино, чтобы на летних каникулах в ауле я мог беспрепятственно совершенствовать свое исполнительское мастерство.
Продавец магазина был несказанно удивлен намерением деда приобрести дорогой инструмент. Из уважения к аксакалу он даже попытался отговорить его от безрассудного шага.
— Я это пианино в райком обещал. И в школе тоже просили, — придумывал продавец причины. — Эта вещь для очень культурных людей.
— Ты меня культуре не учи, — отвечал дед. — Я после ранения в ленинградском госпитале лежал!
Уговорив, наконец, странного продавца, не хотевшего продавать неходовой товар, дед по-хозяйски осмотрел инструмент, придрался к какой-то царапине, к замку, который неохотно реагировал на повороты крохотного ключика, и засомневался, хорошо ли натянуты струны. Но так как продавец и не думал снижать цену, а интересующихся пианино становилось все больше, и даже начали пробиваться ростки споров на музыкальные темы, дед согласился заплатить за товар полную стоимость.
Онемевшая публика плотно окружила покупателя, недоверчиво впилась глазами в вынутый из галифе сверток, из которого не замедлили появиться вырученные за баранов деньги, и невольно воскликнула "Bax?!”, когда дед принялся отсчитывать купюры. Они бы удивились меньше, соберись дед купить облако или грохот хунзахского водопада. Но тут щедрая рука деда дрогнула: на инструмент не хватало. Зрители с облегчением вздохнули: "Умным прикидывается. Зачем чабану пианино? Пошутил старик!”.
Но дед и не думал сдаваться. В окружившей его толпе непременно должен был оказаться родственник или, по крайней мере, односельчанин. Расчеты дедушки оправдались, но не полностью. Знакомый был, но денег у него почти не было, о чем свидетельствовала одинокая мятая трешка, перекинутая деду через головы зрителей. Но знакомый, а это был аульский шофер, приехавший на базар подкалымить на колхозной машине, все же храбро прокричал:
— Бери, уважаемый! Пусть знают, как наш аул уважает культуру!
Дед сделал продавцу успокаивающий жест и вырвал шофера из наседавшей толпы. Победно улыбаясь для публики и снизив голос для односельчанина, дед прошептал:
— Привезешь сто рублей от моей старухи. Одна нога здесь, другая в ауле,
третья — опять здесь. Айда!
Шофер просочился сквозь толпу и подтвердил уважительное рвение выстрелом выхлопной трубы.
— За машиной послал, — объявил дед с легким смущением, — не на себе же такую вещь нести.
Толпа одобрительно загудела, а дед принялся осматривать инструмент более тщательно.
— Не барана покупаю, — пояснял он. — Гарантия есть?
— А как же! — отвечал ошарашенный продавец.
— Покажи.
Пока продавец пытался отыскать требуемую бумагу, пока публика обсуждала вопрос о том, нужна ли гарантия такой солидной вещи, и так же видно, что не халам-балам, шофер вернулся без денег. Бабушки дома не оказалось. По противоречивым сведениям, она отправилась куда-то кого-то навестить, а по такому адресу отыскать бабушку не представлялось возможным. Но дед не растерялся. Велев шоферу, как специалисту, проверить регулировку фортепианных педалей, он погрузился в недолгое размышление. И не успел шофер закончить придирчивую экспертизу, как дед сообщил ему, где следует искать бабушку.
Заподозрив покупателя в некредитоспособности, публика начала рассасываться. Но продавец отнесся к затяжке иначе:
— Извините, уважаемый, — сказал он с нескрываемым бешенством, — я себе невесту быстрее выбирал.
— Невеста — не инструмент, — невозмутимо отвечал дед, проверяя, хорошо ли вертятся колесики. — Она сама на тебе играть будет.
Прошел час. Шофера не было. Самые упорные из зрителей уже расселись на подоконниках и нераспакованных стульях, устало перебирая темы, которые можно было бы развить применительно к пианино. А продавец все еще рылся в бумагах в поисках "гарантии” и глухо ворчал:
— Солидный человек, а ведет себя как...
Как ведет себя солидный человек, вымолвить он все-таки не смел.
— Другого цвета нет? — огрызался дед.
Наконец, измученный продавец двинулся на деда, поигрывая винтовой ножкой от стула для пианино:
— У меня обед!
— А почему черных меньше, чем белых? — упорствовал дед, пересчитывая клавиши.
— Имею я право на обед? — из последних сил сдерживался продавец. — Я зачем у тебя баран купил? Чтобы кушать!
— Перерыв положен по закону, — подтвердил возникший в дверях милиционер.
Не успев пересчитать клавиши, дед закрыл крышку и плотно прислонился к инструменту спиной, чтобы его ненароком не выдернули. Затем положил руку на кинжал и грозно предупредил:
— Не подходи! — Свободной рукой дед предъявил милиционеру карманные
часы. — Еще две минуты и десять секунд!
Подогретая появлением представителя власти публика мгновенно разбухла и дружно загоготала в предвкушении интересной развязки. Но в последний момент на пороге магазина возникла бабушка.
— Выписывай! — победно заорал дед, тыча пальцем в бабушку. Но вместо того, чтобы достать из потайного кармана долгожданную сотню, бабушка ухватила милиционера за рукав и запричитала:
— Куда смотришь? А еще с погонами! Вот скажу зятю — он с тебя погоны снимет!
— Деньги давай! — требовал дед, не отступая от инструмента.
— Пятьсот рублей за этот сундук?! Пятнадцать суток тебе полагается, а не
деньги! — пригрозила бабушка и вновь принялась за растерявшегося милиционера — А если бы он торговать умел? Если бы взял за баранов настоящую цену? И купил бы этот проклятый ящик?! Чтобы в ушах звенело! Чтобы весь аул над нами смеялся?!
Глаза деда налились яростью. А осмелевший продавец подлил масла в огонь:
— И так все смеются! Пианино ему подавай! А рояль не хочешь?
Такого оскорбления дед перенести уже не смог. Он выхватил кинжал и с криком "Не отдам!” стал наносить страшные удары черному, блестящему, и жалобно занывшему инструменту. Агонию несостоявшегося покупателя все наблюдали с особым уважением.
Бабушке все же пришлось раскошелиться. Потрясенный милиционер даже не стал составлять протокол, хотя продавец очень настаивал. Более того, помог погрузить стонущее от ран пианино на подвернувшуюся арбу. Шофера найти не удалось: он исчез, как только увидел милиционера.
В ауле их ждали. Аксакалы уже успели признать превосходство зурны над лакированным ящиком и с торжественным сочувствием жали руку дедушке, которого коварные хунзахцы заставили за этот ящик заплатить.
Пианино дедушка починил. Если прежде отец лишь изредка приезжал в аул проведать родственников, то теперь его визиты стали чаще и больше напоминали гастроли.
Как вы уже знаете, в музыкальной школе я проучился недолго. Но в летние каникулы мне все же приходилось играть на дедушкином пианино. Ценители музыки, слушающие Баха в столичной консерватории, казались мне наивными дилетантами, когда я вспоминал лица дедушки и его друзей, собиравшихся по вечерам послушать моего "Чижика-пыжика”.
— Чижик-пыжик, где ты был? — еще и теперь можно услышать от аульской детворы. — Пианино покупил!

Шапи Казиев Shapi Kaziev Ахульго Ahulgo Имам Шамиль Imam Shamil Гарем Harem Насретдин Гамзатов Хаджи-Мурад Дагестан Яхта Крах тирана Горцы Кавказа